Неточные совпадения
Доктор выходил из избы опять уже
закутанный в шубу и
с фуражкой на голове.
Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова.
Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
Мы сидели раз вечером
с Иваном Евдокимовичем в моей учебной комнате, и Иван Евдокимович, по обыкновению запивая кислыми щами всякое предложение, толковал о «гексаметре», страшно рубя на стопы голосом и рукой каждый стих из Гнедичевой «Илиады», — вдруг на дворе снег завизжал как-то иначе, чем от городских саней, подвязанный колокольчик позванивал остатком голоса, говор на дворе… я вспыхнул в
лице, мне было не до рубленого гнева «Ахиллеса, Пелеева сына», я бросился стремглав в переднюю, а тверская кузина,
закутанная в шубах, шалях, шарфах, в капоре и в белых мохнатых сапогах, красная от морозу, а может, и от радости, бросилась меня целовать.
Из нее вышел человек,
закутанный в большую япанчу, и шляпа
с распущенными полями, глубоко надетая, препятствовала мне видеть его
лицо.
На барском месте в пошевнях сидел очень маленького роста мужчина,
закутанный в медвежью шубу,
с лицом, гордо приподнятым вверх,
с голубыми глазами, тоже закинутыми к небесам, и
с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
Теперь,
закутанный в башлык и бурку, из-под которой торчала винтовка, он ехал
с одним мюридом, стараясь быть как можно меньше замеченным, осторожно вглядываясь своими быстрыми черными глазами в
лица попадавшихся ему по дороге жителей.
Феденька вышел от Пустынника опечаленный, почти раздраженный. Это была первая его неудача на поприще борьбы. Он думал окружить свое вступление в борьбу всевозможною помпой — и вдруг, нет главного украшения помпы, нет Пустынника! Пустынник,
с своей стороны, вышел на балкон и долго следил глазами за удаляющимся экипажем Феденьки. Седые волосы его развевались по ветру, и
лицо казалось как бы
закутанным в облако. Он тоже был раздражен и чувствовал, что нелепое объяснение
с Феденькой расстроило весь его день.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная,
закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом
с той, которую занимал я. Ее
лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
В нескольких шагах от осининского дома он увидел остановившуюся перед полицейскою будкой щегольскую двуместную карету. Ливрейный, тоже щегольской лакей, небрежно нагнувшись
с козел, расспрашивал будочника из чухонцев, где здесь живет князь Павел Васильевич Осинин. Литвинов заглянул в карету: в ней сидел человек средних лет, геморроидальной комплексии,
с сморщенным и надменным
лицом, греческим носом и злыми губами,
закутанный в соболью шубу, по всем признакам важный сановник.
Это была
с головы до ног
закутанная в бархат и кружева молодая, высокая дама
с очень красивым
лицом, несомненно польского происхождения.
Дым, треск, стоны, бешеное «ура!». Запах крови и пороха.
Закутанные дымом странные чужие люди
с бледными
лицами. Дикая, нечеловеческая свалка. Благодарение Богу за то, что такие минуты помнятся только как в тумане.
Когда обещанный кулечек
с картофелем был привязан белобрысою Палашкой к экипажу, Софья Ивановна,
закутанная с головы до ног, стала усаживаться на дрожки, поддерживаемая лакеем Федором, у которого все
лицо, от стужи ли, или от чего другого, было покрыто синяками.
Ни единого огонька, но вот растворилась вделанная в широкие ворота узенькая калитка, и лениво вышел из нее дворник,
закутанный в дубленый полушубок,
с лицом, наглухо обвязанным платком.
В кресле, свесив голову на грудь, спала ее мать — Елена Никифоровна Долгушина,
закутанная по пояс во фланелевое одеяло. Отекшее землистое
лицо с перекошенным ртом и закрытыми глазами смотрело глупо и мертвенно. На голове надета была вязанная из серого пуха косынка. Обрюзглое и сырое тело чувствовалось сквозь шерстяной капот в цветах и ярких полосках по темному фону. Она сильно всхрапывала.
Отодвинув засов, он вышел на берег, но не успел сделать двух шагов, как перед ним, точно из-под земли, выросла темная фигура какого-то человека,
закутанного в широкий охабень
с поднятым высоким воротником и
с глубоко надвинутою на глаза шапкою, так что
лица его не было видно.
— О! Отлично! Идем. Тут недалеко, всего две версты лесом. Метель затихла. Шли просекой через сосновый бор. Широкий дом на краю села, по четыре окна в обе стороны от крыльца. Ярко горела лампа-молния. Много народу. В президиуме — председатель сельсовета, два приезжих студента (товарищи дивчины), другие. Выделялась старая деревенская баба в полушубке,
закутанная в платок: сидела прямо и неподвижно, как идол,
с испуганно-окаменевшим
лицом.
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка
с Николаем поехали рядом. Наташа,
закутанная платками, из-под которых виднелось оживленное
с блестящими глазами
лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой-охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему-то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верною рукой, без усилия, осадила его.